Выбрось все, что прежде ты помнил, На границу яви и сна (c)
Долго ли дыхание мое опаляло ткань кожи, много ли сил потребовалось на первые шаги, скоро ли я очутилась в этом месте с мягкими коврами, ткаными видениями на стенах и вязкой жидкостью в сосудах на столе. Помнила ли я, что именно он отнес меня сюда, чьи руки служили мне кораблем, чей стук сердца я слышала. Будто бы в сильный шторм прижимая к себе раненую чайку, так и меня успокаивали, заставляли глубоко и размеренно дышать, кололи иглой. Или же это помнил кто-то другой, а не я?
Гость мой слаб и силен. Он черпает силу из вне, а копит ее внутри, но он зависим, а я давно научилась существовать без этого. Буду ли я шептать молитвы деревянным идолам или отрезать им головы ночью - мое существование останется со мной, я смогу остаться тут, остаться где угодно. Гость же скован по рукам, он сбивает в кровь колени, черпая эту силу, и она прекрасна, она дурманит, она стекает с кончиков пальцев елеем в землю, возвращаясь с неба. Я тоже старалась творить подобное, но всякая крайность ущербна.
Он был в саване, он был в королевском плаще, он был в рубашке бродяги. Он был тонок, как натянутая струна, он хотел играть на всем, что попадалось под руку - флейте отношений, скрипке эмоций, виолончели состояний. Но неужели ко всему подходит один смычок? Неужели он и правда считает, что заточил его подо все сразу? Простите, но мои струны откажутся издавать хоть один даже фальшивый звук под таким напором. В умелых руках слишком грубое орудие. Я предпочитаю иных Мастеров.
Гость сам брал мою еду, без приглашения садился и вставал, показывал свою кровь и не прятал отсутствие манер, что добавляло манерности.
Мы молчали - а зачем слова? Мы говорим на общем языке, но стоит ли тратить на разговоры время, если ему - созидание, а мне - разрушение. Я не приглашала его в дом, я не хотела отдаваться в руки такому Мастеру, но изучить его было бы прекрасным опытом. Разглядывать, как Высшее Творение.
Итак, у меня гостил Мастер.
Длинные белые волосы его ниспадали на плечи, глаза были хрустально чисты, черты лица высечены из камня. Сгорбленная фигура старца, крепкие руки юноши. И я не слышала пока его голос, я не могу его описать.
Я следила за ним из угла комнаты, пока горел огонь. Мастер грел руки: испещренные рунами, они светились и гасли. Химеры знают этот язык, химеры могли бы сказать, что написано там то, что это голем, что он создал себя сам, что и такое бывает в этом совершенном мире. Что крайности породила бескрайняя свобода внутри, что химеры должны обходить таких Мастеров за тысячи лиг, что от них нет для нас никакого толку, ибо мы слишком похожие и слишком другие. Что от них только отвратительное чувство, что тебя пытаются вести, но химеры сильны, они обрезают нитки кукловода с его же пальцами.
Я могла бы разделить с таким Мастером ложе, растворив свою бесконечную пустоту в его временной наполненности.
Я могла бы вырезать свои Истинные имена у него на спине, и он не сказал бы ни слова.
Я могла бы отравить его своей кровью за ужином.
Я могла бы уничтожить его одним взмахом руки, если бы не то, что нас, рожденных сном и во сне, постоянно губит -
Если бы не любопытство.
Гость мой слаб и силен. Он черпает силу из вне, а копит ее внутри, но он зависим, а я давно научилась существовать без этого. Буду ли я шептать молитвы деревянным идолам или отрезать им головы ночью - мое существование останется со мной, я смогу остаться тут, остаться где угодно. Гость же скован по рукам, он сбивает в кровь колени, черпая эту силу, и она прекрасна, она дурманит, она стекает с кончиков пальцев елеем в землю, возвращаясь с неба. Я тоже старалась творить подобное, но всякая крайность ущербна.
Он был в саване, он был в королевском плаще, он был в рубашке бродяги. Он был тонок, как натянутая струна, он хотел играть на всем, что попадалось под руку - флейте отношений, скрипке эмоций, виолончели состояний. Но неужели ко всему подходит один смычок? Неужели он и правда считает, что заточил его подо все сразу? Простите, но мои струны откажутся издавать хоть один даже фальшивый звук под таким напором. В умелых руках слишком грубое орудие. Я предпочитаю иных Мастеров.
Гость сам брал мою еду, без приглашения садился и вставал, показывал свою кровь и не прятал отсутствие манер, что добавляло манерности.
Мы молчали - а зачем слова? Мы говорим на общем языке, но стоит ли тратить на разговоры время, если ему - созидание, а мне - разрушение. Я не приглашала его в дом, я не хотела отдаваться в руки такому Мастеру, но изучить его было бы прекрасным опытом. Разглядывать, как Высшее Творение.
Итак, у меня гостил Мастер.
Длинные белые волосы его ниспадали на плечи, глаза были хрустально чисты, черты лица высечены из камня. Сгорбленная фигура старца, крепкие руки юноши. И я не слышала пока его голос, я не могу его описать.
Я следила за ним из угла комнаты, пока горел огонь. Мастер грел руки: испещренные рунами, они светились и гасли. Химеры знают этот язык, химеры могли бы сказать, что написано там то, что это голем, что он создал себя сам, что и такое бывает в этом совершенном мире. Что крайности породила бескрайняя свобода внутри, что химеры должны обходить таких Мастеров за тысячи лиг, что от них нет для нас никакого толку, ибо мы слишком похожие и слишком другие. Что от них только отвратительное чувство, что тебя пытаются вести, но химеры сильны, они обрезают нитки кукловода с его же пальцами.
Я могла бы разделить с таким Мастером ложе, растворив свою бесконечную пустоту в его временной наполненности.
Я могла бы вырезать свои Истинные имена у него на спине, и он не сказал бы ни слова.
Я могла бы отравить его своей кровью за ужином.
Я могла бы уничтожить его одним взмахом руки, если бы не то, что нас, рожденных сном и во сне, постоянно губит -
Если бы не любопытство.